Белорусский доброволец: Когда министр Равков увидел мое дело, он схватился за сердце

Василий Веремейчик был офицером в Печах, а сейчас воюет в Украине.

32-летний Василий Веремейчик почти семь лет отдал белорусской армии. Ушел оттуда в звании лейтенанта. На войне в Украине с первых дней. Был заместителем у погибших «Волата» и «Бреста».

В большом интервью «Радыё Свабода» он рассказывает об учебе в Военной академии, задержании в 2020-м и о том, как остался живым в бою, откуда вышли только двое человек из семи.

«Много «паркетных шаркунов»»

— Василий, расскажите, пожалуйста, о себе. Откуда вы родом, где учились, где работали?

— Родился в Солигорске, но всю жизнь прожил в Минске. Родители тоже родом из Солигорского района, но оба родились и начинали жизнь в Казахстане. Учился в белорусскоязычной гимназии № 9 в Зеленом Луге. Потом учился в историческом классе Лицея БГУ. С детства гуманитарий, любил историю, философию.

После Лицея долго не мог определиться, куда же идти учиться дальше. На истфак не очень хотел, так как все выпускники истфака потом становятся логистами. С будущей женой думали ехать поступать в Санкт-Петербург на восточный факультет — то ли пуштунов изучать, то ли евреев и арабов. Но в последний момент девушка ехать в Россию передумала. Я тогда уже хорошо сдал русский и английский язык, а к последнему экзамену отнесся несерьезно из-за этого, поэтому завалил.

В итоге учился на юриста-политолога, но решил снова, что не мое, так как хотелось каких-то авантюр. Бросил учебу и пошел в белорусскую армию. А уже из армии поступил в Военную академию.

— Где вы служили?

— 56-й полк связи, там же, где Григорий Азаренок (смеется). Это в Уручье. Учился в Печах в 12-й школе связи, в которую попал после учебы в Академии по распределению. Четыре года спустя окончил Военную академию лейтенантом.

— Расскажите об учебе в Академии. Какие там настроения, какие преподаватели?

— Преподаватели разные. Много достойных офицеров, которые во многом разбираются. Но много и «паркетных шаркунов». Например, был такой подполковник Неверко, который говорил, что он «офицер, не испорченный войсками». Он даже солдата в глаза не видел. При этом три часа проводил нам инструктаж по уборке территории. Все, что я видел в белорусской армии, совершенно небоеспособно. Офицерский корпус не имеет не то что национальных ориентиров, но и промосковских. Про таких офицеров можно сказать, что это полностью деклассированные элементы.

Проходной балл по моей специальности, которая называлась «Идеологическая работа в армии», был под 200 баллов. И это еще крутой балл (смеется). А вот на «Противовоздушную оборону» — очень тяжелая профессия — 70-80 баллов. Это три ЦТ и аттестат! Для них даже специально отменили требование, что не выдают сертификат, если набрал менее 13 баллов.

Я сдал историю Беларуси на 95 баллов, неплохо сдал язык, а математику или на 15, или на 20 баллов. Но потом жизнь все-таки заставила заново учить математику.

«Равков аж за сердце схватился»

— Как встретила вас белорусская армия?

— Когда распределился, то попал в Печи в ту самую школу, где проходил срочную службу. Прихожу туда радостный, думаю, буду заместителем командира роты, а ведь это чудесная жизнь, как шутят про замполитов: «газету свернул — рабочее место прибрано». Но командир части мне не менее радостно говорит: «Принимай роту. Ротного у тебя нет». В первый же день принял роту, служба шла хорошо.

Мне предлагали официально стать ротным, я об этом думал. Но случилась одна неприятная штука, говорят, за это какой-то контраразведчик даже звездочку получил. Я поступил без проблем же, либеральные времена были, хотя я старый оппозиционер. Меня задерживали еще в 2005 году при переименовании проспекта Франциска Скорины, мне тогда было 15 лет. Маму вызвали в школу, она сказала, что мной гордится, класс поаплодировал мне. Я участвовал в Площади 2006 года. В 2014 году в Украине началась война, и я позволял себе какие-то высказывания, хотя делал это осторожно, что-то вроде: «Как сказал президент Лукашенко, это братоубийственная война». Но где-то я что-то ляпнул лишнего, на странице «Вконтакте» нашли репост полка «Азов», какие-то донаты. Был большой скандал. В итоге все отправили в Академию, а идеологи там очень боязливые.

Вызывает меня к себе начальник части. Говорит, я не знаю, что здесь происходит, но ты едешь к заместителю министра обороны Пузикову. Я приехал в парадной форме, у него дело мое лежит на столе. Говорит, я особо не вникал в дело, но министр Равков аж за сердце схватился, когда все это увидел.

«Ты в целом политику государства поддерживаешь?»— спрашивает Пузиков. «В целом поддерживаю», — отвечаю я. потом мне говорят, что есть приказ от личного состава меня убрать, но наказывать не за что. В итоге я пошел работать преподавателем огневой подготовки — это капитанская должность. Не знаю, убрали меня от личного состава таким образом или не убрали.

Так полгода прошло. А потом все забылось, и я перебрался уже на майорскую должность — командира роты в 12-й школе. Через какое-то время уволился со службы «по семейным обстоятельствам» — это официальная формулировка. Уволился в 2016 году, за месяц до присвоения звания старшего лейтенанта.

«По делу Коржича посадили однокурсника»

— Что скажете о случае с рядовым Коржичем, произошедшим в вашей части?

— По этому делу посадили моего однокурсника, который был у Коржича командиром роты. Я думаю, что халатность со стороны офицеров была. Но уверен, что никто его не вешал, я много с кем говорил. Нет в Печах той «дедовщины» страшной, о которой говорят, Я же через все это прошел и когда сам служил, и когда был офицером. Я проводил служебное расследование даже за то, что солдат шел в тапках и сломал мизинец на ноге, за любой синяк такое делается. Я думаю, это самоубийство.

— Своих солдат в Украине не встретили?

— Имен называть не буду, но встретил солдата, который был у меня в «учебке».

— Откуда у вас такая пробелорусскость? Вы свободно говорите по-белорусски.

— Я из очень интеллигентной семьи. Первой моей книгой после «Букваря» была «Откуда наш род» Владимира Орлова. Вторая — «Десять веков белорусской истории» Орлова и Сагановича. И дочка у меня растет примерно с таким же набором.

«Система меняет тебя, а не ты систему»

— Чем потом занимались?

— Поехали с женой в путешествие, прожили полгода в Таиланде. Лучшая страна в мире после Беларуси. Вернулся — и пошел работать в «колл-центр» одной компании. Какие-то армейские качества позволили мне там стать «тим-лидером», а еще через какое-то время уйти по предложению в ІТ-часть этой компании. Занимался чем-то средним между «проджект-менеджментом» и «контент-менеджментом». Название компании называть не хочу. В последнее время занимался риск-менеджментом. Когда за мной пришли…

— За вами приходили?

— Давайте начну издалека. Когда-то я был в организации «Вольная моладзь», у нас была молодежная инициатива «Вока». После 2006 года я разочаровался в старой оппозиции, увидел ее изнутри. И с каждым годом разочарование было все большее. Мои взгляды из национал-радикальных перешли в консервативные. Мой исторический идеал — Франсиско Франко. Он спас страну и от коммунизма, и от участия во Второй мировой войне. А также подготовил Испанию к демократии после своей смерти.

Я никогда не верил в мирный протест. Последние годы перед армией ни в чем уже не участвовал. Хотел менять Беларусь изнутри, ушел в армию, но система меняет тебя, а не ты систему. К 2015 году мое разочарование достигло таких размеров, что меня даже раздражало слово «свобода».

Я много раз бывал в Европе, мне она не нравилась, как и Россия. Мой идеал — такая «белорусская Швейцария», возможно, в союзе с Украиной. И я всегда говорил, что у режима есть плюсы и минусы. Я верил в мягкую белорусизацию. Но 2020 год перечеркнул все. Акела постарел, промахнулся. Я не верю, что Лукашенко 2000 года смог бы все это допустить. Можно назвать три ошибки, приведшие к протестам: отношение к ковиду (речь не о локдауне, а о человеческом отношении); оставить одного кандидата, самого отвратительного, скажем, Цепкало, нарисовать себе 56%, выйти извиниться, что упала поддержка, и пообещать исправляться; а разогнать всех как обычно, без особой жестокости.

«Сидел с отличным парнем Серегой»

— Но в протестах вы участвовали?

— Я 9 августа к вечеру был на участке в Зеленом Луге. В тот день задержали сестру жены на участке, отвезли ее на Окрестина. Мы приехали в центр где-то в 22:30, подъезжали со стороны «Белой вежи», кричали «Милиция с народом», слышали, что пять городов сложили щиты. А они сложили щиты, но достали дубинки.

Был на «Риге» 10 августа. Когда-то с друзьями смеялись, что на 30-летие поедем поездом «Москва-Владивосток» и три недели будем пить, а вместо этого я встречал свое тридцатилетие, строя баррикады на «Риге». Жена тогда сидела дома, следила за событиями, звонит мне. «Откуда едут?» — первый вопрос. «Да не едут, с Днем рождения тебя!» «Нет времени, совсем не до этого», — смешно было потом.

Участвовали в маршах. Жена два раза по трое суток отсидела, потом отпускали, так как дома ребенок маленький. Сестра жены, кажется, более 40 суток суммарно отсидела. Последний раз на 9 августа 2021 года, приехала в Беларусь, а ее превентивно взяли. Меня не задерживали ни разу, я человек опытный, много где был, ноги быстрые. Есть даже видео, где едет машина, что поливала людей, а я иду сзади и кричу свою коронную фразу: «Солдатики, вы будете гореть в аду».

— Мы уже забыли о том, когда за вами пришли…

— Меня задержали после похорон бабушки, хоронили ее в Солигорске. Кажется, это был конец октября. После погребения мы сидели с двоюродным братом на лавочке, выпивали. И тут новость: «Четыре машины сгорели в Солигорске». Подумал: круто, пора и нам начинать действовать. На следующий день возвращаемся в Минск: родители отдельно, мы с братом — отдельно. Звоним с братом в дверь знакомой, она говорит — заходите, и тут нас сразу кладут лицами в землю. В итоге нас везут обратно в Солигорск.

Опер объяснял потом, что есть списки, где первыми идут рецидивисты, а потом бывшие милиционеры и военные, мой биллинг проверили, был в городе. Времена еще были «вегетарианские», я просидел пять суток. Сидел с отличным парнем Серегой, который 18 лет провел в колонии, научил меня чифир варить. У него была книга «Легенды древних Греции и Рима», может, три раза перечитал. Но были и сигареты, и еда. Тогда вышла статья на Tut.by обо мне, был большой резонанс.

«Здесь реального срока не будет»

— Так машины все-таки вы сожгли или нет?

— Хотелось бы, чтобы это был я, но нет, не буду брать на себя чужие заслуги. Первая мысль по освобождению — валить, но как-то все устаканилось. Следующий марш — на Куропаты, думаю, не пойду. Отвез жену, а потом шествие мимо меня в Зеленом Лугу идет, не выдержал, плюнул и пошел. Так до конца и ходил.

Было еще чудесное спасение на «площади Перемен». Я вышел в кафе за чаем, пока расплатился, всех уже позабирали. Заходит в кафе Балаба: «Все нормально, мы просто проверим документы». Мы выходим, омоновцы немного отвлеклись. Я девушке рядом с собой: «Возьмите меня за руку». — «Думаете, это поможет?» — «Давайте попробуем, а так хоть за женскую руку подержусь перед 15 сутками». И так мы идем через один кордон, второй, третий. В итоге вышли на Орловскую и стали убегать.

Третьего января мы поехали с женой смотреть квартиру в Новой Боровой, планировали брать кредит. И тут на следующий день звонок от следователя, говорит, что пробили меня по биллингу, что во всем участвовал. «Приходите, не переживайте, здесь реального срока не будет», — говорит мне.

Я поговорил со своим адвокатом, он говорит, что много таких историй, нужно срочно выезжать. В базе невыездных меня не было. Но страха натерпелся, когда ждал посадки на Киев. Потом решали пожить во Львове, чему были довольны. Когда жена уехала на какое-то время в Минск, то пожил 4 месяца в Грузии, не зашло. Вернулись во Львов, дочь пошла в школу местную, никаких проблем с украинским для нее не было. Так и жили там до войны.

— Сразу поняли, что поедете воевать?

— Я обещал себе в 2014 году: если россияне дойдут до Киева, то поеду. Нужно отвечать за свои слова. Через антикризисный центр во Львове мы вышли на добровольца «Зубра». Во Львове втроем дождались первой колонны машин, ехавшей в Киев с белорусами из Варшавы. Там были и «Гена» (Родион Батулин. — прим.), и «Варяг» (Олег Васильев. — прим.), и Вадим Прокопьев. Прокопьев вел себя без выпендрежа. Спал со всеми в зале, никакой звездной болезни. «Гена» и «Варяг» в Киеве поехали не с нами в школу «Азова», а куда-то своим маршрутом. Так начались военные будни. Все тогда ждали штурма Киева, быстро росло количество белорусов в роте. У меня один вопрос к офису Тихановской и ByPol, почему они не были ни к чему подготовленными, почему не началось строительство белорусских подразделений, почему не приехал никто к Зеленскому? На тот момент оружие раздавали без паспортов, договориться можно было на что угодно.

— С чем столкнулись в «Азове»?

— Я присматривался первый месяц. Тогда был огромный подъем патриотизма, а также ощущение опасности. Начались какие-то тренировки, хотя вокруг был полный хаос. Оружие то получали, то его сдавали. Никаких задач от «Азова» тогда не было. Были в караулах, охраняли больницы. Осваивали оружие, тактическая подготовка. Уезжали от «Азова» ротой, и «Волат» был командиром первого взвода.

— Каким человеком был «Волат» (Павел Суслов, погиб в мае. — прим)?

— Полностью оправдывал свой позывной. Человек-глыба. Он внушал уверенность. Он пережил кому и говорил, что после нее не верит в Вальгаллу, но, на мой взгляд, именно такие ребята там сидят за столом Одина и пируют. Мы с ним очень много говорили обо всем, о религии, о жизни, в том числе и в последнюю ночь «Волата».

Когда появился первый взвод, я стал командиром отделения. Когда была первая рота, я был уже командиром взвода, а моим заместителем — «Мышь». Это было после Ирпеня.

«Почувствуйте себя талибами»

— Но вы не ездили в Ирпень?

— Ездил, причем трижды. Первая страшная штука была как раз в Ирпене. Помню, что «Волат» и «Мышь» пошли в штаб, а я остался при машине. И в тот момент россияне стали лупить прямо по стоянке. В машине выбило стекло, пробито колесо, а я спрятался в какой-то канаве, фартануло, что остался жив. Я не могу сказать, что было страшно. Где-то на пятый прилет я достал телефон, загрузил книжку и стал читать. Я просто много читаю фэнтези, а что еще делать? Через день-два еще раз пытались прорваться к ребятам, в Ирпене был полный хаос. Были я, «Волат» и «Зубр», каким-то чудом добрались до наших, тогда еще не знали, что «Террор» (Дмитрий Апанасович, погиб в марте. — прим.) погиб. Была радостная встреча, мы их забрали. Нельзя сказать, что я там супервоевал, но первый опыт был. Потом была Буча, но там ничего особенного не случилось.

Именно в Буче я впервые увидел украинского офицера, который нас стал курировать в будущем. Он всегда шел на позиции, вывозил раненых, ждал предложений, очень тактичный человек.

— Куда вас направили потом?

— В скором времени мы переехали на свою базу. Появилась вторая рота. «Волат» съездил в Николаев, получили там задачу. Я уже не помню, сколько туда поехало, человек 40, наверное, не вся рота. В начале Николаевской эпопеи там было 100 иностранцев и около 40—50 белорусов. Нам сказали, что иностранцы имеют боевой опыт, будут плавать на задания на косу, а вы на охране, караулах. А под конец эпопеи нас было 120, а иностранцев — 20—30. Потому что белорусы показали высокий моральный дух, что заменяет боевой опыт. Тем более у иностранцев опыт войны был против «индейцев», талибов. Огромная текучка, они постоянно возмущались, что так нельзя воевать. А я говорил им: «Почувствуйте себя талибами». Соотношение артиллерии примерно такое же — 11,5 к 1.поэтому много иностранцев уезжали, сходят на одно задание — уезжают.

«Самое трудное на войне — это степь»

— В батальоне «Волат» тоже же есть чех.

— Удивительная история, он пешком, без денег перешел границу Словакии с Украиной. И во Львове встретил наших. Спросили: куда? — Воевать. — Поехали. Так и появился наш белорусский чех. Отличный боевой побратим.

— Хорошо, вернемся к николаевскому направлению.

— В первый же день украинский командир попросил организовать караульную службу, «Волат» поручил это мне. Все организовали. Какое-то подобие военной службы было, к чему я всегда стремился. За это меня и называли солдафоном. Потом добавилось задание по выводу из окружения 60 бойцов ВСУ, сидевших в Александровке. Полдеревни занимали россияне, половину — наши. За эту операцию я получил пока единственную свою награду — «Україна понад усе».

— Расскажите.

— Они сами вышли из окружения, но мы их встречали. Мы — две команды иностранцев и команда белорусов. Это был интересный опыт. Выходившие украинцы немного промахнулись и вместо белорусов вышли на американцев, встретил их чернокожий парень, интересная была реакция. Украинцы не могли понять, что случилось за эти две недели. Я тогда внес предложение, что никаких действий иностранцев без англоязычного белоруса быть не должно. Я вел ту группу из окружения, были обстрелы, все как на войне. Самое трудное на войне, как по мне, это степи, там негде прятаться, над тобой «Орланы» [«Орлан» — российский беспилотный комплекс. — прим.].

«Из семи человек вышло только двое»

— У вас же было ранение?

— Да, легкое, повезло. Это случилось, когда получили приказ занять позицию «Мик-Мик». В группе был командир-украинец, я как помощник и переводчик, а также два американца, британец, немец и датчанин. Мы заняли позицию, рыли окопы. Утром начался активный обстрел, ничего не понятно. Американец» «Грейди» с британцем пошли на разведку. Минут через пять вижу, что на нас выдвигаются люди, может и наши, может россияне. И тут они начали стрелять, тогда все прояснилось.

Но мы не могли уйти, так как «Грейди» с британцем оказались отрезанными, патовая ситуация. Последнее от них слышали: «прикройте огнем, попробуем прорваться». Потом узнали, что «Грейди» погиб, а британец в плену. Огневой контакт закончился, россияне залегли под насыпью и навели на нас артиллерию. С датчанином мы тащили другого американца, который был на наблюдательном пункте, и его ранило. Во время всего этого происходит еще один прилет арты, датчанину отрывает руку, и он сразу падает в обморок. Я дотянул раненого, и тут начинается стрелкотня. Американец тоже падает в обморок. Датчанин уже умер на тот момент. Украинский майор побежал с позиции, за ним я и немец. Россияне от нас были мэтров за сто. Мы отстреливались. Украинский майор попробовал по-спецназовски стрелять, откидываясь, тогда ему пуля в живот и прилетела. Умер он почти мгновенно.

Печальная история, датчанин жаловался утром того дня мне, что у него было три года службы, кажется, в Афганистане, и ни одного боевого задания. А тут первое задание — и сразу погиб.

Мы с немцем ползли дальше, «Волат» нас прикрыл. Еще когда тянули американца, то вижу, кровь течет, оказалось — это осколок попал в руку. Еще повезло, немного бы ниже — и попало бы в сухожилие. Пытался накрутить турникет, но он упал, пока ползли. Я нормально шел, только автомат отдал. Печальная история, когда из семи человек выходит только двое — один в плену и четверо погибли. Вероятность выйти 15%.

«То ли мина, то ли растяжка»

— Насколько слышал, вы были достаточно близки с Павлом «Волатом». Может, расскажете о его смерти?

— «Волат» все время был на позиции в Николаевской области, никуда не вылезал. «Брест» (Иван Марчук, погиб в июне под Лисичанском. — прим.) тоже был там с ним. В одной деревне точно были россияне, у команды иностранцев был план совершить налет на деревню. В ночь перед смертью «Волата» я приехал с четырьмя легионерами, которые хотели провести разведку. «Волат» повел нас по своей территории, где он гулял каждый день. Мы ему говорили, пусть кто-то другой сходит. Он не слушал никого, все делал сам, хотя жаловался, что мало спит. Вот так мы гуляли ночью, запускали дрон, который потом россияне посадили. Мы с «Волатом» всю ночь говорили обо всем и ни о чем, пока иностранцы занимались своими делами.

Как сейчас помню, за день до этого мы шли по дороге, а был дождь перед этим, и мы оставляли полоску следов. Я и иностранец «Акула» (он отлично говорил по-русски) предлагали идти по траве, но «Волат» сказал: «Чушь, каждый день тут ходим». Это «серая зона», там все ходили — мы, россияне. Возможно, россияне как-то увидели эти следы или сами, или с дрона. Именно на этой территории полк Калиновского взял нашего первого пленного, вышли туда два снайпера: один в плену, а второго застрелил «Брест».

Наиболее логичным видится, что по пути этих следов поставили или мину, или растяжку. У меня даже переписка осталась с «Волатом» за тот день. «Волат» шел первый, задел эту фигню. Парамедик говорит, что понял все сразу, когда еще спасали «Волата». Сердце было нормальное, но мозг уже отказал. «Брест» по бездорожью ехал на «Тойоте» забрать «Волата». Как только нам позвонили, мы сразу тоже поехали в больницу. Еще по дороге нам сказали, что все.

«Если бы не пошли, опозорились бы»

— Перед наступлением в Николаевской области не сомневались, что пойдете в бой? Слышал, что часть белорусов отказалась.

— Белорусов там участвовало 70 человек. Белорусы проявили себя прекрасно, выполнили все задачи. Я человек военный, я высказался, что мы в армии и у нас есть приказ. Какая бы слава пошла о белорусах? Что бы о нас подумали люди? Самое главное для воина — честь. Такой вопрос не стоял ни для меня, ни для «Бреста», ни для «Дядьки» (бывший гребец Павел Шурмей. —прим.). Все прошло немного не так, как планировалось. Но все выполнили хорошо. Это чудо, что все вернулись живыми. Рядом ребята из разведбата охраняли участок леса, и там два «двухсотых» при отходе. А мы взяли пленных, и при этом все остались живы. Был один ранен, а также наш командир-украинец наступил на мину, но остался жив. Мои ребята шли первыми, я шел пятым-шестым. Мы дошли, взяли деревню с боем, взяли пленных. Их брал собственными руками «Брест». Потом «Брест» вел людей в атаку, а я расставлял посты, мы захватили российскую рацию, слушали их переговоры. Был очень сильный обстрел, выстрелом из танка задело нашего парня. Нам очень долго везло.

— Именно везло, а не показывали лучшие качества?

— Война — это всегда везение. Я кадровый офицер, но никогда не воевал. По возвращении с задания был большой праздник, шашлыки. По дороге мы заехали в больницу к куратору, к «Волколаку» (лидер «Молодого фронта» Денис Урбанович. — прим.). На общем собрании приняли решение, что мы формируем батальон «Волат». Было принято решение, что командиром будет «Брест», а его заместителями — я (по пехоте) и Ян» «Беларус» Мельников (по тяжелому вооружению). В момент ротации стало понятно, что нас вызывают в Северодонецк. Полтора дня отдохнули, хотя это не назовешь отдыхом, и уехали на Лисичанск, туда ехали сутки. Дорога обстреливалась, это был аппендикс, наполовину окруженный врагом. Ехали в Лисичанск в полном боевом.

«По ходу, этот фильм кончается»

— Это были последние дни перед оккупацией?

— Да. Мы зашли в хорошее здание с подвалом, находившееся в «серой зоне». Назвали это здание «Брест», но была путаница, кого вызывают: позицию или командира. Поэтому переименовали в «Крепость Брест». Тогда путаница закончилась. Была жизнь на этой позиции, ждали, когда придут россияне. В результате пошли сами на штурм, в котором погиб один иностранец и украинский командир. Был страшный момент, когда на фланг здания, где находились мы, выехал танк, метров в 80 от нас. Ребята думали, что все. Была команда всем бежать.

Мы с «Дядькой» вышли, он прикрывал, а я ударил из гранатомета «Матадор». Не знаю, попал ли, но сам факт, что танк уехал. Это был один из самых страшных случаев за войну. Другой — когда мы с «Брестом» ночью шли из «Крепости Брест» в тыл. У россиян было много боеприпасов, они стреляли по всему, что двигалось. И прямо перед нами взорвалась мина, ночью еще хорошо видно, как эти осколки разлетаются. Когда я полз из «Мик-Мика», тогда было не так страшно, на адреналине я не успевал подумать. Хотя у меня даже была четкая мысль: «По ходу, этот фильм кончается». Вторая тогда мысль: «Неужели я больше никогда не выпью ипахи? (стиль пива IPA. — прим.)». Очень прозаические мысли приходили в голову.

— «Брест» ничего не боялся?

— Абсолютно бесстрашный человек. Он бравировал своим бесстрашием. Я пригибался всегда при взрывах, старался не ходить без броника. А «Брест» в трусах ходил под обстрелами, когда выходил чистить зубы. Он очень любил личную гигиену. Он был талантливый и очень смелый. Любил тяжелое оружие. Помню, с какой любовью рассказывал о пулемете «Браунинг».

Василий «Атом» (погиб вместе с «Брестом». — прим.) был в моей первой роте, пока не перешел в роту тяжелого вооружения, я с большим трудом отпускал его. «Сябро» (Василий Парфенков. — прим.) был у меня, классный парень. Ждешь, что у человека, который пять лет воевал, будут какие-то понты, но никаких проблем не было совсем.

«Волат» говорил: «Это война: ты или погибнешь, или нет». Поэтому с какой-то стороны я был к этому подготовлен.

«Доказывают поступки, а не позывной»

— В конце разговора расскажите еще о своей супруге, столько раз ее вспоминали.

— Она геройски не уехала из Украины в первые дни войны, не поддалась панике. И дочь долгое время оставалась во Львове. Особенно ее уверенность увеличивалась, когда читала об очередях на границе (смеется). Потом она уехала в Турцию, из Варшавы дочь отправили в Германию к моим родственникам. А жена вернулась во Львов. Знакомы с ней с 17 лет. Она айтишница.

— Откуда ваш позывной?

— На срочной службе я проиграл в споре. И я должен был себе придумать смешную и обидную кличку. Я и сказал на белорусском языке — Пацук. Кстати, я один из трех человек с призыва принимал присягу по-белорусски. А когда приехал в Киев, то было не до этого, я думал, что все мы умрем. Возможно, политически было бы правильно придумать другой позывной, но вопреки судьбе я оставил «Пацука». Что-то доказывает не позывной, а поступки. Я думал над вариантами «Светояр», «Нолдар» (это из Толкина, одно из племен эльфов).

— Что самое неприятное на войне?

— Ощущение бессмысленной смерти. Это можно крутить с разных сторон. Война вообще бессмысленна, и если у нас есть цель, то что в головах у россиян, совсем неясно. Так и бессмысленность — бывает, что гибнут те, кто россиян даже не видели. Когда я лежал под Ирпенем, то думал: «Я ни одного россиянина не видел, а уже крякну».

— Что самое приятное на войне?

— «Брест» и «Волат», кажется, даже кайф ловили от войны. У меня также моментами есть ощущение драйва, победы, достижения целей. Это мачистское ощущение, что ты доказал, что ты смелый. Это что-то на биологическом уровне заложено в мужское начало.