Наталья Радина и Ольга Романова: разговор в тюрьме Штази

Рассказ, который похож на политический триллер.

Главный редактор сайта charter97.org Наталья Радина рассказала в интервью координатору движения «Русь сидящая» Ольге Романовой и каналу MRR о пытках в тюрьме белорусского КГБ и побеге из-под подписки о невыезде. Беседа состоялась в здании бывшей тюрьмы восточногерманской спецслужбы «Штази».

– Твоя биография очень похожа на политический триллер. Сколько тебе было лет, когда ты попала в тюрьму?

– 31.

– Мы сейчас сидим в тюрьме Штази, ты сидела в тюрьме КГБ в Минске. Это похоже?

– Это похоже. Антураж, обстановка – все идентично. Те же стены, те же двери, решетки и, самое главное, атмосфера. Когда я зашла сюда, мне сразу стало плохо. Меня просто подташнивало, потому что этот запах и концентрация человеческих страданий, унижений, боли, она здесь кожей чувствуется.

– А тебя пытали?

– Пытки были такого плана, что допрашивали по ночам, в том числе, без адвокатов, естественно, держали в холодной камере, вода из крана текла только холодная. Камера была без туалета.

– В смысле?

– Вообще без туалета.

– А как?

– Выводили раз в 5-6 часов днем, а ночью вообще невозможно было допроситься, чтобы тебя вывели в туалет и это очень тяжело. Я фактически перестала пить воду, потому что это очень больно, когда тебя не выпускают и ты просто сидишь и раскачиваешься от боли и спазмов. Меня избили на Площади и у меня было сотрясение мозга, поэтому понятно, в первые дни мне было очень тяжело. Периодически текла кровь из ушей, голова очень болела. Потом я очень сильно заболела, был серьезный бронхит, потому что очень холодно, тем более, когда еще на полу спишь. Но как-то пережила.

– Но тебя не били?

– Нет, меня не били, меня унижали такими способами. Меня шантажировали, то есть начальник тюрьмы КГБ Орлов мне говорил: «Мы сделаем, все, что у тебя не будет детей, ты отсюда выйдешь разваленной». Они знали, где болеют больные места. Знали, что я очень переживаю за своих родителей.

– Но у тебя нет детей. Это потому?

– Нет, я надеюсь дети еще будут.

– Как твои родители это пережили? Тебе было 30, ты была ребенком. 30 лет – это ребенок.

– Я не считала себя ребенком, но для родителей арест был шоком. Мама моя, конечно, сделала невероятное. Она постоянно приезжала в Минск, ходила, добивалась разрешения на передачи, встречалась с адвокатами и журналистами. Она, конечно, делала невероятные вещи, при том, что до этого она мало приезжала в Минск, мало знала этот город. Я помню строчки из её письма, единственного письма, которое мне передали. Мне не передавали никаких писем, хотя я знаю, что очень многие писали. Сам начальник тюрьмы сказал: «У нас там есть мешок писем для тебя, но мы тебе их не дадим».

Он специально передал одно единственное письмо от мамы. Вызвал меня практически уже ночью на допрос к себе в кабинет и достал из сейфа мамино письмо. Помню, я разревелась, когда читала это письмо. Оно было достаточно коротким и там были слова: «Доченька, не переживай. У меня все хорошо. Я уже знаю, как доехать от твоего дома до тюрьмы. Я уже делаю это сама на автобусе.» Я помню, что разревелась у него в кабинете, а он тут же начал меня вербовать. Он увидел слабость, увидел, что я плачу и сразу, мол, давайте, у меня к вам предложение, подпишите бумагу о сотрудничестве с КГБ и у вас все будет нормально. Я сказала тогда «нет». Это было тяжело, сказать «нет», но я бы не смогла жить с собой такой, если бы это подписала. И он меня тогда отпустил.

К счастью, мне удалось. Меня смогли освободить, потому что я журналист и международное сообщество тогда очень активным образом требовало моего освобождения. Лукашенко грозили тогда экономические санкции. Меня освободили, но не полностью, под подписку о невыезде. Через полтора месяца мне запретили жить в Минске, меня фактически депортировали. Дали сутки на сбор вещей и вывезли в город Кобрин, где живут мои родители. Я должна была находиться там, не выезжать из города и каждый день милиция приходила ко мне в семь утра, проверяла, на месте я или нет.

– И ты сбежала.

– Через два месяца. Надо мной еще должен был быть суд. Я продолжала работать главным редактором. Когда меня выпускали из КГБ, я сразу предупредила, что буду работать: «Вы мне не запретите». Часть людей, которые работали на сайте, они уже выехали из страны и я была фактически единственным человеком, который работает на сайте из Беларуси.

Я, сидя в Кобрине, в родительском доме, под надзором милиции редактировала сайт и люди работали из-за границы и подполья. Вот так было два месяца. Я не собиралась уезжать. Думала, что будет суд, хорошо, я была готова к разным вариантам. Но я увидела, что они творят. Когда я писала материалы, которые им не нравились, например, призывала на сайте к санкциям против режима Лукашенко, то за мной тут же приезжала милиция. Мне говорили так: «Собирайтесь». Я спрашивала, куда вы меня везете. Они мне никогда не отвечали, мол, на месте все расскажут. Мне нужно было быстро собраться…

– Это же мама все видела, что за тобой приходят, забирают и …

– Мама бежала вслед за машиной в отделение милиции и ждала меня там. Но меня везли не в милицию, меня везли в Кобринское отделение КГБ, где мне говорили, что если я буду продолжать писать в том же духе, то меня просто-напросто вернут обратно в тюрьму КГБ. В первый раз приехал оперативник, который меня допрашивал еще в Минске. Второй и последующие разы меня уже предупреждал мой одноклассник, с которым я во втором классе сидела за одной партой, который дослужился и стал начальником Кобринского отделения КГБ. Это была такая ирония судьбы. Мальчик, с которым я сидела во втором классе, Дима Новицкий, председатель местного КГБ и я – политузник под надзором.

– И вы с ним беседуете.

– И мы с ним беседуем.

– А не обсуждали, как там Вася, как там Маша?

– Он пытался обсуждать, но я понимала, что это его уловки. Он пытался вызвать у меня доверие. Я отказывалась с ним обсуждать эти темы, вспоминать учителей, вспоминать школу. Сказала: «Слушай, Дим, давай не будем. Говори, что ты должен говорить и мы расстанемся».

– А много у тебя таких одноклассников?

– Один, слава богу.

– А таких как ты?

– Таких как я… Есть много приличных людей, может, они не так активно выступают, но однозначно они против этой власти. Для меня было откровением. Когда я вышла из тюрьмы и меня привезли в Кобрин, так совпало, что как раз через несколько дней должен был быть вечер встречи выпускников. Я пришла и это было что-то невероятное. Меня поддержал директор, меня поддержали все учителя, меня поддержали все одноклассники. Меня пригласили на сцену, чтобы я поздравила классного руководителя. Потом мы сидели уже в кафе…

– А Дима был?

– Нет, его не было, слава богу.

– Да, но тебя в итоге спас кто? Почему ты уехала? Почему ты вдруг приняла решение уехать и как это было?

– Я, к сожалению, не могу пока назвать имена людей, которые меня спасли, потому что эти люди до сих пор живут в Беларуси. Это была невероятная история, мне кажется, что здесь бог помог, потому что вот так уехать было очень тяжело. Почему я это сделала? Потому что через два месяца я поняла, что мне не дадут нормально работать, что они будут постоянно меня дергать, угрожать моей семье, угрожать мне тюрьмой. Тем более, тогда нужно было добиваться освобождения моих друзей, которые оставались в тюрьмах. Делать это из Беларуси, когда мне запрещают рассказывать о пытках и призывать к санкциям, было невозможно. Я понимала, что мне нужно уезжать и продолжать борьбу за их освобождение только из-за границы, иначе никак. Через два месяца я приняла очень трудное для себя решение, что нужно уезжать.

– Мама знала?

– Я написала на бумажке, показала родителям и мы ту же ее сожгли. Вслух мы это не обсуждали, потому что понимали, что в доме тоже может быть прослушка.

Меня вызвали на допрос в Минск, в КГБ. Мне сказали, покупайте билет, едете на поезде и приходите на допрос в КГБ. Я купила билет на ночной поезд и по его следованию есть такая стоянка в городе Лунинец, которая длиться целый час. Там что-то меняют, какую-то сцепку, рельсы, поэтому все так долго и есть возможность выйти. Поскольку очень много лет, фактически лет 15, я ездила на этом поезде из Минска домой к родителям, то прекрасно знала вокзал в Лунинце. И я прекрасно знала, что он сквозной, и что многие пассажиры выходят ночью и что-то покупают в магазине на вокзале, и что можно выйти с другой стороны. По безопасной связи мы просто договорились с одним человеком, который меня встретил в Лунинце на машине, он поставил ее подальше от камер ночью. Я сошла с поезда…

– И оставила, наверно, вещи в купе.

– Я специально ничего не брала, никаких вещей. Единственное, что взяла – маленькую сумку с маленьким компьютером, которую спрятала под плащ и просто вышла из вагона. В вагоне сидел специально приставленный человек. Я расстелила постель, а до этого специально выходила курить на каждой станции, чтобы не было подозрений. В Лунинце я вышла якобы покурить, без вещей, только с этим маленьким компьютером спрятанным под плащом. Потом сказала проводнице, что пойду купить себе кока-колу, пошла туда и быстро прошмыгнула через вокзал, быстро села в машину и мы уехали.

Меня отвезли в город, в котором я никогда не была, в котором у меня никогда не было никаких знакомых. В этом городе я просидела в одной квартире на протяжении шести дней не выходя без телефонов и интернета. Я даже, когда выходила курить на балкон, садилась, чтобы меня не было видно.

– Ты как-то дала дать понять маме, что…

– Нет, мои друзья позвонили маме из Польши и сказали, что с Наташей все в порядке, она здесь. Нам нужно было запутать след спецслужб, потому что меня сразу начали искать. Они стали проводить обыски в моем доме, в доме родителей, в сарае, в подвале, на чердаке. Проводили обыски у моих родственников, вызывали на их допрос. Проводили обыски даже в доме моей бабушки в деревне. Искали меня везде.

– Ты жила шесть дней в квартире в незнакомом городе, не выходила, курила на балконе и садилась…

– И крутила хула-хуп. Я так нервничала, что безумно крутила хула-хуп до синяков на теле. У меня по бокам были сине-черные гематомы. Я даже не чувствовала боли, мне просто нужно было делать что-то монотонное.

– А что было потом, когда шесть дней прошло?

– Через шесть дней меня вывезли. Меня просто посадили в машину и повезли в Россию, потому что без паспорта я никуда не могла уехать кроме как в Россию.

– Ты без паспорта была?

– У меня в КГБ забрали паспорт. Почему они меня спокойно отпустили на допрос из Кобрина в Минск на поезде, потому что были уверены, что я никуда не уеду. Они забрали мой паспорт.

– Ты без документов оказалась в России…

– Да, меня вывезли тоже ночью. Тогда я уже лежала на полу в машине, потому что паспортный контроль на белорусско-русской границе был выборочный.

– Сейчас-то чес идет полностью…

– А это еще был выборочный. И мы поехали, естественно, не по главным дорогам, а по проселочным и сделали большой крюк по Беларуси.

– И вот ты оказалась в России, где?

– В Москве. Я жила подпольно. Никто не знал, даже мои родители, что я в Москве. На сайте мы объявили, что я уже на Западе, в лагере для беженцев. Писали, что мне удалось сбежать. Меня тайно привозили на машине в посольства западных государств, где мы договаривались, что меня нужно переправить. Выяснилось, что они особо мне не могут помочь, потому что это серьезный конфликт с властями России: вывести без документов политзаключенного на Запад. Все равно необходимо соблюдать формальности.

Я тогда обратилась к Светлане Ганнушкиной, друзья рассказали ей о моем деле. Она сделала невероятное, потому что бюрократия была сумасшедшая. Если бы не Светлана Алексеевна, я бы еще долго сидела. Мы с ней обратились в Верховный Комиссариат по делам беженцев и у них стандартно дела рассматриваются два года, но благодаря Светлане Алексеевне мы это дело закрыли за 4 месяца. То есть в начале меня признали беженцем по линии ООН, а потом голландское посольство в Москве выдало мне лессе-пассе, то есть временный документ. Потом ООН объявила условно тендер, какая страна ЕС готова меня принять. Поскольку голландское посольство уже помогло с документами, то, естественно, мы рассчитывали на Голландию и они согласились. Последний этап был самый сложный. Выяснилось, что даже когда у меня уже были все документы, я не могла ехать без российской выездной визы.

– А тебе ведь негде было ее поставить.

– У меня уже был временный паспорт Нидерландов, но чтобы выехать, туда нужно было поставить выездную российскую визу, потому что я иностранец, который неизвестно как материализовался на территории России без визы. И вот как ее поставить, если нет въездной? Это была очень сложная ситуация. Мне предлагали идти в федеральную миграционную службу. В ООН сказали: «Мы вам дадим адвоката, но есть угроза, что вас арестуют. Вам не дадут этот штамп, но если вы сядете в тюрьму, то можете просить политическое убежище». Я сказала, что не пойду на такое. Если моя мама узнает, что я еще в Москве в тюрьме сижу, то у нее просто сердце не выдержит.

И тут сказочно повезло. Без бога здесь точно не обошлось. Светлана Ганнушкина было тогда членом совета по правам человека при президенте России. Тогда президентом был Дмитрий Медведев. Как раз 5 июля была встреча Медведева с этим советом, на котором присутствовала Светлана Алексеевна. Я ее просила поговорить с кем-нибудь из руководства, хоть с президентом, о том, что мне нужно уехать. Я не пойду в ФМС вниз, пускай уже сверху принимают решение: сажать меня, депортировать в Беларусь или отпускать. Она обратилась за помощью к Владиславу Суркову, который тогда был замглавы администрации президента РФ. Светлана Алексеевна рассказала о моем деле, потом она мне позвонила и сказала: «Наташ, он сказал, что отпустит вас. Тем более, когда он увидел, что вы уже беженец по линии ООН». О моей ситуации знали в госдепартаменте США и лично помощник Хиллари Клинтон в том числе занимался моим вопросом. Сурков это все рассчитал и понял, что из-за какой-то журналистки устраивать международный конфликт вряд ли стоит. Меня отпустили. Мне выдали выездную российскую визу и при помощи международной организации миграции…

– Что значит выдали визу выездную? Что кто-то за тебя пошел в ФМС?

– Нет, я пошла вместе с Ганнушкиной. Мы пришли и нам быстро и без разговоров поставили штамп.

– Но они могли тебя обмануть.

– Нет, они поставили нормальный штамп, просто по звонку.

– Позвоночная сторона. А почему ты не поехала в Голландию?

– Я приехала в Голландию, там быстро вручили мне все документы. Меня там уже ждали квартира, кредит, помощь. И я отказалась, потому что…

– Подожди пожалуйста, еще раз. Тебя вывозят голландцы, дают тебе документы, квартиру, кредит и тут ты говоришь «нет».

– Потому что я просила еще сидя в Москве – мне нужно либо в Литву, либо в Польшу, мне нужно работать, мне нужно быть редактором сайта, меня там ждут люди, сотрудники и мне нужно к ним. Я не могу из Голландии редактировать сайт. Мне нужно быть вместе с коллективом. К тому же нужно было восстанавливать работу сайта, людей не хватало, нужно было нанимать журналистов, работать с ними. Нужно было искать финансирование для сайта, нужно было проводить компанию солидарности с политическими заключенными. И я сказала «нет», спасибо огромное. Приехала в Литву, получила политическое убежище без пособия, без квартиры, но мне было все равно. Для меня самое главное было получить паспорт и работать в стране, которая граничит с Беларусью.

– Работа, работа, свобода слова, журналистика, Хартия, тюрьмы политические убежища, активизм, протесты. А ты замужем?

– Нет.

– А хочешь? Есть в планах?

– Как жизнь покажет. Я к этому отношусь спокойно. Если я встречу человека, с которым захочу провести жизнь, я выйду за него замуж, если не встречу – то какой смысл выходить замуж?

– А тебя не парит то, что ты одна?

– Нет. Мне с собой не грустно. Притом я не одна, у меня очень много друзей.

– Тебе сегодня 40. День рождения. А вот сама себе что хочешь пожелать? Ну, вот так по-чесноку.

– Быть собой. Быть счастливой. Про счастье, потому что раньше я ждала, что меня кто-то сделает счастливой. Нужно быть достаточно мудрой, что бы понимать – счастье оно вот здесь, внутри. Хотелось, чтобы это понимание всегда было со мной. Хороших людей, наверно, хотя есть очень много хороших людей. Я люблю людей. Они мне всегда были очень интересны, поэтому не терять того интереса к людям.

– А почему ты приехала ко мне в свой день рождения?

– Вот знаешь, наверно, сердце подсказало, почувствовало.

– Ну и правильно, пошли отмечать.